Тэкст на беларускай мове ТУТ.
Ты помнишь, как в твоей жизни появился онкодиагноз?
— В тот год моя родная тетя умерла от рака молочной железы. Моя двоюродная сестра и тетя скрывали диагноз, скрывали лечение. И только когда у тети случился рецидив, и она уже умирала, только тогда нам, родственникам, сказали. Для нас это стало полной неожиданностью, было очень много сильных переживаний. И вот именно эта история подвигла меня пойти самой обследоваться, сделать маммографию. Когда я пришла к врачу, она сказала: «Вы же делали в прошлом году. Вам не надо». Я подумала «Нет-нет, мне очень надо». И сделала. Для меня стало полной неожиданностью, когда врач вышла и сказала: «Вам лучше сходить к онкологу. Я думаю, Вам нужна операция, потому что есть атипичные клетки». Я не поверила. Для меня в голове было как: пришел, все в порядке и ушел. И уже когда я получила на следующий день гистохимию, я тогда поняла, что… Я три раза перечитала, написано рак, но я подумала, что это неправда. Я еще не могла сообразить, что к чему, еще не тревожилась.
Вот этот период «Не может быть» у меня был очень долго. И уже даже после операции, когда я гуляла, думала «Не может быть, что со мной это происходит». А потом подумала, как психолог «А что это я в стадии отрицания?»…
Сейчас кажется, что этот период был достаточно недолгим. Но в тот момент, так как он был новым, мне кажется, он достаточно долгим был. Потом я, конечно, плакала, и иногда мне не хотелось никого видеть, и в общем-то как-то очень переживательно было.
Как ты пришла к принятию?
— С принятием вообще все сложно. Когда читаешь про принятие, — это одна история. А в жизни – совсем другая. Все, что я читала, мне не подходило. Для меня везде в том, что я читала, принятие было как смирение. Мне очень трудно было сказать себе: «Да, моя жизнь изменилась. Теперь надо как-то по-другому». Я не могла смириться. Но в моей жизни произошли две вещи, которые помогли.
Принятие – это же процесс, а не кнопка, которую включил-выключил. Первая вещь случилась, когда я приехала в Жировичский монастырь. Я уже начала проходить химиотерапию. Это была первая служба, которую я стояла в храме, после начала этого этапа лечения. Я плохо чувствовала себя и думала «Боже мой, как долго длится эта служба». Я очень устала стоять. Когда стали читать молитвы, и весь храм стал на колени, я осталась стоять, одна, как свеча, сама себе говоря «Не-не-не, колени – это вообще не для меня». Но я понимала, что мне очень плохо. С другой стороны, ведя свой внутренний диалог со своими ощущениями, пока все молятся, я подумала о том, что я же приехала сюда попробовать посмотреть по-другому. А как можно посмотреть, если ты даже не пробуешь. Если все стоят на коленях, значит, это какой-то процесс. Если я не стану, вообще ничего не узнаю. Когда я стала на колени, то поняла, насколько сильно я устала. Это было такое облегчение! И я подумала, что, наверное, принятие – это не то, когда ты стоишь такой несломленной свечкой. Наверное, когда ты можешь стать на колени, и вдруг обнаружить, что облегчение там, где ты думаешь, что его нет.
Второй момент. Я, продолжая думать о принятии, удивилась этому новому опыту и стала по-другому на него смотреть. Я стала думать, что все не такое как кажется, т.е. это не слабость, не смирение, это что-то другое. А потом я прочитала статью Марши Линехан про радикальное принятие. И когда прочитала, я почувствовала, что это объясняет очень многое. Она рассказывает, что у нас есть 4 реакции на боль.
Первая – это решить проблему. Я поняла, что эту проблему невозможно решить, потому что она уже случилась. Невозможно вот так взять, отмотать обратно и стать здоровой.
Вторая – отнестись к этому иначе. Возможно, как я отношусь, — это нормальная реакция. Нельзя же сказать «Это классно, что у меня рак!». Т.е. невозможно к этому так относиться.
Третья – действовать в этих обстоятельствах, как у меня, лучшим для себя образом. Ты можешь быть несогласной, тебе это может не нравиться, но в случившихся обстоятельствах ты все равно действуешь в своих интересах. Марша сравнивает это с гололедом. Если мы не принимаем гололед в расчет, мы идем по нему как по обычному тротуару, а потом поскользнулись и упали. Когда мы понимаем, что гололед, он может нам не нравится, мы можем быть не согласны, но мы учитываем это и все равно идем к своим целям.
И четвертая реакция – страдать. Мне не хотелось страдать.
И вот когда я поняла, что могу с какими-то вещами не соглашаться, но все равно их учитывать и действовать лучшим для меня образом, тогда вот этот образ принятия очень мне подошел и я в первую очередь стала говорить, что это для меня. Я понимаю, чего я хочу, и я действую. Я понимаю, что есть вещи, в которых я ограничена теперь, но это все равно в моих интересах. С заботой о себе. У меня это больше откликается, как качество жизни. Там есть и гармония. Но не всегда.
Были ли особые сложности до, во время и после лечения?
— Самым сложным был период после всего лечения. У меня возник побочный эффект, а врачи при этом говорят противоположные вещи. Это очень сложно. Тогда ты, в растерянности, лопатишь все, чтобы появилось больше определенности, больше понимания, ты мог сделать выбор, который лучше для меня. Поэтому коммуницировать с врачами было очень сложно и тяжело. У меня было много гнева, такого отчаяния, непонимания… Мне понадобилось много сил, чтобы выстроить свою позицию, научиться разговаривать, понимать, как лучше мне.
Я с удовольствием читала потом книги о том, как важно пациенту найти лучшее для себя решение, не для врача, не для кого-то, а для себя. Оно может не совпадать с позицией родных. Но оно лучшее именно для меня. Наверное, когда я это поняла, мне стало легче.
Я до сих пор именно с этой позиции разговариваю с врачами. Когда они спрашивают: «Вы разве врач, что Вы понимаете?», я отвечаю: «Тело мое, мне очень важно разобраться, так я чувствую себя спокойнее».
Я стала лучше понимать врачей. У них своя позиция, они не только специалисты, но и тоже люди. Но стать такой спокойной, настойчивой и объясняющей вот этот период мне помог, хотя был очень тяжелым.
Внесла ли болезнь коррективы в твое окружение?
— Настоящие друзья так и остались со мной. Были такие люди, которые пугались настолько, что делали мне больно. Например, говорили о том, что от рака не вылечиваются. Эти люди исчезли из моей жизни, но их немного, один-два человека. Были люди, которые исчезли из моей нынешней жизни, но они помогали мне в тот период. Это малознакомые люди, но они оказывали помощь и поддержку. Мы с ними не друзья, а приятели, знакомые, с которыми я не общаюсь, но я их помню, благодарна им. Так что сказать, что глобально изменилось, то нет.
При очевидных минусах онкодиагноза есть ли какие-то преимущества?
— Мне кажется, преимущества и недостатки есть во всем, мы их тоже можем ценить. Конечно, люди говорят: «Да зачем мне эта болезнь, даже если есть преимущества». Но люди также говорят «Я стал сильнее. Я стал замечать жизнь. Я стал ценить…». Ведь любая травма или какое-то очень сильное событие несет нам не только боль, но и какой-то опыт, другое понимание, в этом отношении может быть выгода.
Теоретически я знала, что когда-то умру, но заболев, я поняла, что это может быть внезапно и что меня никто не спросит, поэтому моя жизнь состоит каждый день. За эти 11 лет я иногда забываю об этом, но какие-то события типа ковида, напоминают. Т.е. ты живешь только здесь и сейчас. Мы можем думать, планировать будущее, но оно может враз поменяться. И самая важная выгода – чтобы близким людям говорить о любви, делать какие-то подарки. Если раньше я могла не откладывать важную для меня работу, то теперь нет: ухожу отпуск в запланированное время, еду к друзьям, которым обещала приехать на день рождения. Конечно, это важная часть жизни – моя работа, но также и важная часть жизни – моя жизнь.
В настоящее время я мечтаю об отпуске со своей семьей. Со своими детьми мы планируем совместный такой отпуск-путешествие. Конечно, мы понимаем, что оно может не случиться, но, тем не менее, мечтаю. Я не думаю, что это глобальные мечты. Конечно, есть и глобальные. Про мир. Но есть и простые: сделать какие-то вещи на даче, вырастить цветы, побыть вместе с детьми.
P.S. По окончании беседы ее участники дегустировали домашний Крупник по семейному рецепту Инны Малаш и историческую Мачанку в адаптации шеф-повара, историка кулинарии Елены Микульчик.
